ИН. АННЕНСКІЙ
О СОВРЕМЕННОМЪ ЛИРИЗМѢ
2. ,о н и‘
СИМВОЛИЗМЪ въ поэзіи—дитя города. Онъ культивируется и онъ растетъ, заполняя творчество по мѣрѣ того, какъ сама жизнь становится все искусственнѣе и
даже фиктивнѣе. Символы родятся тамъ, гдѣ еще нѣтъ миѳовъ, но гдѣ уже нѣтъ вѣры. Символамъ просторно играть среди прямыхъ каменныхъ линій, въ шумѣ улицъ, въ волшебствѣ газовыхъ фонарей и лунныхъ декора
цій. Они скоро освоиваются не только съ тревогой биржи и зеленаго сукна, но и со страшной казенщиной какого-нибудь Парижскаго морга, и даже среди отвратительныхъ по своей сверхъ-живости восковъ музея.
Тамъ, гдѣ на просторѣ, извѣчно и спокойно чередуясь, во всю ширь, то темнѣетъ день, то таетъ ночь; гдѣ рощи полны дріадъ и сатировъ, а ручьи—нимфъ, гдѣ Жизнь и Смерть, Молнія или Ураганъ—давно уже обросли метафорами радости и гнѣва, ужаса и борьбы—тамъ нечего дѣлать вѣчно творимымъ символамъ...
Зато тамъ свободно плодитъ своихъ боговъ и демоновъ Миѳъ. Называйте
себѣ ихъ какъ хотите. Вамъ непремѣнно будетъ казаться что поэзія просторовъ, отражая этотъ когда-то навѣкъ завершенный міръ, не можетъ, да и не должна прибавлять къ нему ничего новаго.
Конечно, городъ не со вчерашняго дня вдохновляетъ поэтовъ:
Твоихъ оградъ узоръ чугунный, Твоихъ задумчивыхъ ночей
Прозрачный сумракъ, блескъ безлунный.
Пушкинъ написалъ не только ,Мѣднаго Всадника‘, но и ‚Пиковую даму‘. Но теперь въ Петербургѣ, навѣрное, около двухъ милліоновъ жителей. И Пушкинскій Петербургъ требуетъ уже восполненія, въ видѣ картины Александра Бенуа.
‚Петра твореніе‘ стало уже легендой, прекрасной легендой, и этотъ дивный ,градъ‘ уже гдѣ-то надъ нами съ колоритомъ нѣжнаго и прекраснаго воспо
минанія. Теперь намъ грезятся новые символы, насъ осаждаютъ еще не оформленныя, но уже другія волненія, потому что мы прошли сквозь Гоголя, и насъ пытали Достоевскимъ.
О СОВРЕМЕННОМЪ ЛИРИЗМѢ
2. ,о н и‘
СИМВОЛИЗМЪ въ поэзіи—дитя города. Онъ культивируется и онъ растетъ, заполняя творчество по мѣрѣ того, какъ сама жизнь становится все искусственнѣе и
даже фиктивнѣе. Символы родятся тамъ, гдѣ еще нѣтъ миѳовъ, но гдѣ уже нѣтъ вѣры. Символамъ просторно играть среди прямыхъ каменныхъ линій, въ шумѣ улицъ, въ волшебствѣ газовыхъ фонарей и лунныхъ декора
цій. Они скоро освоиваются не только съ тревогой биржи и зеленаго сукна, но и со страшной казенщиной какого-нибудь Парижскаго морга, и даже среди отвратительныхъ по своей сверхъ-живости восковъ музея.
Тамъ, гдѣ на просторѣ, извѣчно и спокойно чередуясь, во всю ширь, то темнѣетъ день, то таетъ ночь; гдѣ рощи полны дріадъ и сатировъ, а ручьи—нимфъ, гдѣ Жизнь и Смерть, Молнія или Ураганъ—давно уже обросли метафорами радости и гнѣва, ужаса и борьбы—тамъ нечего дѣлать вѣчно творимымъ символамъ...
Зато тамъ свободно плодитъ своихъ боговъ и демоновъ Миѳъ. Называйте
себѣ ихъ какъ хотите. Вамъ непремѣнно будетъ казаться что поэзія просторовъ, отражая этотъ когда-то навѣкъ завершенный міръ, не можетъ, да и не должна прибавлять къ нему ничего новаго.
Конечно, городъ не со вчерашняго дня вдохновляетъ поэтовъ:
Твоихъ оградъ узоръ чугунный, Твоихъ задумчивыхъ ночей
Прозрачный сумракъ, блескъ безлунный.
Пушкинъ написалъ не только ,Мѣднаго Всадника‘, но и ‚Пиковую даму‘. Но теперь въ Петербургѣ, навѣрное, около двухъ милліоновъ жителей. И Пушкинскій Петербургъ требуетъ уже восполненія, въ видѣ картины Александра Бенуа.
‚Петра твореніе‘ стало уже легендой, прекрасной легендой, и этотъ дивный ,градъ‘ уже гдѣ-то надъ нами съ колоритомъ нѣжнаго и прекраснаго воспо
минанія. Теперь намъ грезятся новые символы, насъ осаждаютъ еще не оформленныя, но уже другія волненія, потому что мы прошли сквозь Гоголя, и насъ пытали Достоевскимъ.