творчествѣ есть погруженіе въ тотъ созерцательный экстазъ, когда ,нѣтъ преграды‘ между нами и ,обнаженною бездной , открывающейся—въ Молчаніи.
Есть нѣкій часъ всемірнаго молчанья, И въ оный часъ явленій и чудесъ Живая колесница мірозданья

Открыто катится въ святилищѣ небесъ.

Тогда, при этой ноуменальной открытости, возможнымъ становится творчество, которое мы называемъ символическимъ: все, что оставалось въ сознаніи феноменальнаго, ,подавлено безпамятствомъ ,—
Лишь Музы дѣвственную душу
Въ пророческихъ тревожатъ боги снахъ.
Такова природа этой новой поэзіи—сомнамбулы, шествующей по міру сущностей подъ покровомъ ночи.
Настанетъ ночь, и звучными волнами Стихія бьетъ о берегъ свой...

То гласъ ея: онъ нудитъ насъ и проситъ.

Ужъ въ пристани волшебный ожилъ челнъ...
Среди темной ,неизмѣримости‘ открывается въ поэтѣ двойное зрѣніе. ,Какъ демоны глухонѣмые‘, перемигиваются между собою свѣтами Макрокосмъ и Микрокосмъ. ,Что вверху, то и внизу‘.
Небесный сводъ, горящій славой звѣздной, Таинственно глядитъ изъ глубины;
И мы плывемъ, пылающею бездной Со всѣхъ сторонъ окружены.
То же представленіе о поэзіи, какъ объ отраженіи двойной тайны—міра явленій и міра сущностей, мы находимъ подъ символомъ ,Лебедя‘:

Она между двойною бездной

Лелѣетъ твой всезрящій сонъ,—
И полной славой тверди звѣздной Ты отовсюду окруженъ.
Итакъ, поэзія должна давать ,всезрящій сонъ‘ и ,полную славу‘ міра, отражая его ,двойною бездной‘—внѣшняго, феноменальнаго, и внутренняго, ноуменаль