бить, — считались ничтожествомъ нѣмецкой критикой индивидуалистовъ. Художники кватроченто — несомнѣнно ,современники‘ школы назарейцевъ и люди той же вѣры, какъ Бёрнъ Джонсъ и Уольтеръ Крэнъ.
Старые японскіе мастера родственны нидерландскимъ примитивамъ, родные братья французскихъ импрессіонистовъ. Тѣнь Микеланджело близка генію Родэна, какъ греки VI вѣка близки Майолю, какъ близокъ Францъ Гальсъ — Манэ, Тинторетто — Гансу фонъ Марэсу, Вермееръ Дельфтскій — Валлоттону и Коттэ.
Но сколько большихъ мастеровъ прошлаго не только не близки, но чужды современному пониманію. Мы не можемъ не признавать этихъ великихъ, но мы не хотимъ дѣлить нашу жизнь съ прекрасными покойниками. А развѣ не прекрасны и не ,покойники‘ Рафаэль, Гоббема, Мурильо?
Искусство каждаго момента имѣетъ своихъ предковъ и корни едва распустившихся цвѣтовъ современности уходятъ далеко въ землю. За спиной каждаго художника, какъ бы ни былъ онъ индивидуаленъ, стоитъ тѣнь его предшественника. Весь вопросъ въ томъ: мѣшаетъ ли эта тѣнь работѣ или помогаетъ ей.
Иногда эти ,совѣты прошлаго‘ преподаются большимиъ мастерамъ ничтожными сравнительно съ ними пигмеями, а то, что безусловно прекрасно, можетъ и не дать ростковъ. Часто тихій шелестъ минувшаго явственнѣе и плѣнительнѣе громкаго эхо. Такъ, недавно еще увлекались, до смѣшного, всѣмъ милымъ хламомъ россій
ской самодѣльщины, а все же и эта, почти ребяческая, забава дала намъ рядъ драгоцѣнныхъ перловъ интимнаго творчества. Все потому, что это, хоть и не ве
ликое, прошлое воспринималось и чувствовалось нами, какъ часть насъ самихъ, какъ нѣчто родственное по духу нашимъ мечтамъ и желаніямъ. Въ моменты возрожденія оно становилось для насъ явью. Въ переживаніи нами ушедшаго — тайна плодотворныхъ совѣтовъ загробнаго міра. Вотъ почему понятія о ,старомъ‘ и ,новомъ‘ въ произведеніяхъ искусства не имѣютъ никакого отношенія ко вре
мени ихъ созданія. Ибо въ творческомъ геніи есть только живые и мертвые, и нѣтъ старыхъ и молодыхъ. И не все ли равно: сколько лѣтъ живущимъ и давно ли мертвецы лежатъ въ гробахъ?
Вермееръ Дельфтскій... Какое знакомое имя и какъ мало знаютъ его. Его, такъ долго забытаго, полюбили теперь, полюбили, какъ можно любить очень старыхъ людей, которые сердцемъ дѣти; его любятъ, какъ хочется любить наивнаго ребенка, дѣтскими глазами звѣрька смотрящаго на міръ; его любо смотрѣть намъ, какъ любо старикамъ грѣться на солнцѣ. И вправду знаменательно, что въ эпоху Матисса, послѣ измученнаго Одилона Рэдона, послѣ туманныхъ экстазовъ современности, такъ до
рого и такъ безконечно мило спокойное, ласковое, ясное творчество Вермеера. Вѣдь у всякой эпохи два лика: ликъ непрестанныхъ исканій, жаждущій новаго, и другой, ликъ, обращенный къ воспоминаніямъ о далекомъ дѣтствѣ. Вотъ почему теперь, на ряду съ извилистой сложностью, понимаютъ и цѣнятъ все, что просто. Такъ
Старые японскіе мастера родственны нидерландскимъ примитивамъ, родные братья французскихъ импрессіонистовъ. Тѣнь Микеланджело близка генію Родэна, какъ греки VI вѣка близки Майолю, какъ близокъ Францъ Гальсъ — Манэ, Тинторетто — Гансу фонъ Марэсу, Вермееръ Дельфтскій — Валлоттону и Коттэ.
Но сколько большихъ мастеровъ прошлаго не только не близки, но чужды современному пониманію. Мы не можемъ не признавать этихъ великихъ, но мы не хотимъ дѣлить нашу жизнь съ прекрасными покойниками. А развѣ не прекрасны и не ,покойники‘ Рафаэль, Гоббема, Мурильо?
Искусство каждаго момента имѣетъ своихъ предковъ и корни едва распустившихся цвѣтовъ современности уходятъ далеко въ землю. За спиной каждаго художника, какъ бы ни былъ онъ индивидуаленъ, стоитъ тѣнь его предшественника. Весь вопросъ въ томъ: мѣшаетъ ли эта тѣнь работѣ или помогаетъ ей.
Иногда эти ,совѣты прошлаго‘ преподаются большимиъ мастерамъ ничтожными сравнительно съ ними пигмеями, а то, что безусловно прекрасно, можетъ и не дать ростковъ. Часто тихій шелестъ минувшаго явственнѣе и плѣнительнѣе громкаго эхо. Такъ, недавно еще увлекались, до смѣшного, всѣмъ милымъ хламомъ россій
ской самодѣльщины, а все же и эта, почти ребяческая, забава дала намъ рядъ драгоцѣнныхъ перловъ интимнаго творчества. Все потому, что это, хоть и не ве
ликое, прошлое воспринималось и чувствовалось нами, какъ часть насъ самихъ, какъ нѣчто родственное по духу нашимъ мечтамъ и желаніямъ. Въ моменты возрожденія оно становилось для насъ явью. Въ переживаніи нами ушедшаго — тайна плодотворныхъ совѣтовъ загробнаго міра. Вотъ почему понятія о ,старомъ‘ и ,новомъ‘ въ произведеніяхъ искусства не имѣютъ никакого отношенія ко вре
мени ихъ созданія. Ибо въ творческомъ геніи есть только живые и мертвые, и нѣтъ старыхъ и молодыхъ. И не все ли равно: сколько лѣтъ живущимъ и давно ли мертвецы лежатъ въ гробахъ?
Вермееръ Дельфтскій... Какое знакомое имя и какъ мало знаютъ его. Его, такъ долго забытаго, полюбили теперь, полюбили, какъ можно любить очень старыхъ людей, которые сердцемъ дѣти; его любятъ, какъ хочется любить наивнаго ребенка, дѣтскими глазами звѣрька смотрящаго на міръ; его любо смотрѣть намъ, какъ любо старикамъ грѣться на солнцѣ. И вправду знаменательно, что въ эпоху Матисса, послѣ измученнаго Одилона Рэдона, послѣ туманныхъ экстазовъ современности, такъ до
рого и такъ безконечно мило спокойное, ласковое, ясное творчество Вермеера. Вѣдь у всякой эпохи два лика: ликъ непрестанныхъ исканій, жаждущій новаго, и другой, ликъ, обращенный къ воспоминаніямъ о далекомъ дѣтствѣ. Вотъ почему теперь, на ряду съ извилистой сложностью, понимаютъ и цѣнятъ все, что просто. Такъ