ческій, съ чертами застывшими въ божественномъ іератизмѣ, и не ликъ Возрожденія, а современный,—всѣми предчувствіями новой культуры, новаго человѣка овѣянный ликъ. Потому и невидимый намъ. Потому и желанный.
Для искусства самое страшное — мертвый образецъ. Но нѣтъ ничего нужнѣе, насущнѣе идеала... Какое старое, безароматное, точно угасшее слово! И всетаки оно должно горѣть опять, чтобы вдохновились эстетическія стремленія человѣчества.
Мечта о вдохновляющемъ идеалѣ, разумѣется, уводитъ насъ за предѣлы спеціально-художественныхъ задачъ и темъ. Но цѣли ,Аполлона‘ остаются, тѣмъ не менѣе, чисто-эстетическими, независимо отъ тѣхъ идеологическихъ оттѣнковъ (общественнаго, этическаго, религіознаго), которые можетъ получить символъ Сребролукаго бога — въ устахъ отдѣльныхъ авторовъ.
Пусть искусство соприкасается со всѣми областями культурной сознательно
сти,—отъ этого оно не менѣе дорого намъ, какъ область самостоятельная, какъ самоцѣльное достояніе наше—источникъ и средоточіе безчисленныхъ сіяній жизни.
Давая выходъ всѣмъ новымъ росткамъ художественной мысли,—,Аполлонъʻ хотѣлъ бы называть своимъ только строгое исканіе красоты, только свободное, стройное и ясное, только сильное и жизненное искусство за предѣлами болѣзненнаго распада духа и лже-новаторства.
Это опредѣляетъ также и боевыя задачи журнала: во имя будущаго необходимо ограждать культурное наслѣдіе. Отсюда—непримиримая борьба съ нечестностью во всѣхъ областяхъ творчества, со всякимъ посяганіемъ на хо
рошій вкусъ, со всякимъ обманомъ—будь то выдуманное ощущеніе, фаль
шивый эффектъ, притязательная поза или иное злоупотребленіе личинами искусства.
РЕД.