Осокарь заскрипѣлъ, камыши зашуршали...
Озеро при свѣтѣ ничѣмъ не напоминало ночного озера. Теперь все было свѣтло и ясно, но воздухъ былъ напоенъ осеннею скорбью. Въ обла
кахъ тревожно кричали журавли, надъ водой носились тончайшія паутинки, нити бабьяго лѣта.
Инспекторъ заѣхалъ въ извилистый ильмень и, притаясь въ камышахъ, около рели, сталъ подманивать утокъ. Надъ самымъ лицомъ охотника пока
чивалась черпая макушка камыша, словно артиллерійскій банникъ.
— Кря-кря-кря! - послышалось совсѣмъ вблизи.
Инспекторъ схватилъ ружье и приложился. Прямо на него летѣлъ туч
ный материкъ, отъѣвшійся за лѣто въ болотахъ. Инспекторъ выстрѣлилъ; селезень, перевернувшись въ воздухѣ, упалъ къ самому борту лодки.
Инспекторъ вынулъ убитую птицу изъ воды бросилъ къ кормѣ. Опять вблизи послышалось кряканье, но, только охотникъ взялся за ружье, какъ лежавшій у кормы материкъ поднялся и, сидя на брюхѣ, зака
чался изъ стороны въ сторону, глядя тусклыми глазами на охотника. Это было такъ неожиданно, что Колыван
скій опустилъ ружье. Подманенная утка шарахнулась, завидя охотника, и пролетѣла, но убитый селезень продолжалъ качаться. Колыванскій, думая, что онъ не добитъ, взялъ мате
рика за ноги и ударилъ головой по борту лодки. Черепъ птицы размоз
жился, изъ окровавленнаго клюва высунулся языкъ. Колыванскій бросилъ селезня опять къ кормѣ и снова сталъ подманивать утокъ. И вдругъ убитая птица вторично поднялась, сѣла и закачалась.
Колыванскій поблѣднѣлъ. Онъ схватилъ селезня за ноги и билъ го
ловой по борту до тѣхъ поръ, пока она не отвалилась; тогда онъ, силясь успокоиться, началъ опять подманивать, готовый къ стрѣльбѣ.
Вѣтеръ качнулъ лодку, щеки охотника коснулась черная макушка ка
мыша — и въ этотъ мигъ убитая птица поднялась, сѣла и опять закачалась— въ третій разъ.
Съ вытаращенными отъ ужаса глазами инспекторъ глядѣлъ на качающуюся передъ нимъ птицу. Онъ схватилъ ружье и выстрѣлилъ изъ обоихъ стволовъ въ селезня. Силой отдачи Колыванскій едва не былъ сбро
шенъ со скамьи, но удержался. Когда же дымъ разсѣялся, инспекторъ уви
дѣлъ истерзанную птицу, лежащею на днѣ лодки.
Онъ торопливо загребъ веслами. Выплывъ изъ ильменей, инспекторъ успокоился: на свѣтломъ просторѣ его страхи разсѣялись, онъ выбро
силъ селезня въ воду, убитая птица пошла ко дну, какъ камень.
Колыванскій налегъ на весла. Случай съ селезнемъ ему казался необъ
яснимымъ: почему птица вставала вопреки всѣмъ законамъ природы?.. Или смерть не есть смерть, или возможно чудо?..
Онъ доплылъ до берега и выскочилъ изъ лодки. Проходя по зыбкой тропинкѣ среди осеннихъ болотъ, онъ думалъ о томъ, какъ оторваны горо
жане отъ природы. «Книги, науки— все это вымыселъ, только на земной груди правдивыя, но скрытыя письмена».
Въ деревнѣ онъ остановился передъ избой Іоны. Тотъ вышелъ на зовъ. Инспекторъ разсказалъ ему про случай съ селезнемъ. Старикъ под
нялъ свои сѣдыя брови и увѣренно произнесъ:
— Плоскодонка!
- Какая плоскодонка? — не понялъ Колыванскій.
- Кряква эдакая... У ней внизу тяжко: куда ни кинь, все подымется, будто Ванька-встанька.
- А... а! — удивился инспекторъ. — А вѣдь пожалуй... Плоскодонка...
Смерти не захотѣла, сказалъ Іона.
Колыванскій взглянулъ на него, и опять въ глазахъ старика не отражалась мысль, а весь онъ былъ чутко настороженъ.
Смерти не захотѣла, — повторилъ Іона: — она смерти не захотѣла.
курилъ папиросу. «Чему вѣрить, кому служить, куда преклонить уста
лую голову?» — думалъ Колыванскій, ощущая, что онъ — образованный че
ловѣкъ, знающій древне-еврейскій и арабскій языки, читавшій Ибн-Хазма, въ чемъ-то не смогъ разобраться, чегото не смогъ оцѣнить — и не оцѣнитъ никогда.
Размышленія Колыванскаго прервалъ сторожъ. — Не ѣдутъ!
— Какъ не ѣдутъ?
— Дороги растеклись, проѣзду
нѣтъ... У насъ тонкій край; хлынутъ дожди, сиди до самой зимы.
Что за глупости! - вспылилъ инспекторъ. — Какъ же вы въ сосѣднія деревни ходите?
— По тропочкѣ.
Колыванскій, скрипя сапогами, поднялся съ лавки.
- Мнѣ необходимо завтра же быть въ городѣ.
Съ Яндовы пути есть, — сказалъ сторожъ, — да до Яндовы сплошь бо
лотина, девять верстъ по тропкѣ, а тропка залита.
— Ну, и меня по тропкѣ, — рѣшилъ Колыванскій. — Кто поведетъ?
— Время на ночь, всѣ боятся утопнуть, никто не идетъ, развѣ что Іона, ему все одно. — Почему?
— Да такъ, — уклончиво отвѣтилъ сторожъ. — Пойду его поспрошаю.
Сторожъ вышелъ и скоро возвратился со старикомъ.
— Доведешь, до Яндовы? — спросилъ Колыванскій. — Могу.
— А не собьешься? — Не.
Черезъ полчаса инспекторъ вышелъ изъ деревни. Были позднія сумерки; Колыванскій шелъ позади старика, освѣщая дорогу фонаремъ, а Іона— впереди съ палочкой.
Болота, дѣйствительно, распустились. Подъ ногами пѣшеходовъ хлю
пала грязь, трясина засасывала по колѣни. Инспекторъ еле поспѣвалъ выдирать изъ нея ноги. Какъ его велъ Іона, для Колыванскаго было за
гадкой, потому что нигдѣ не было и признака тропинки.
— Не собьешься? — опять забезпокоился Колыванскій.
— Не сумлѣвайтесь.
Колыванскій высоко поднималъ надъ головой фонарь: на болота спу
скалась ночь; дождь струился по стекламъ фонаря, забивался за во
ротъ, за рукава. Платье набухло и отяжелѣло.
3.
Къ вечеру задожжило. Дождь шелъ всю ночь, барабанилъ по стекламъ, струился съ крышъ, текъ ручьями и потоками; днемъ улица превратилась въ непролазную лужу.
Инспекторъ смотрѣлъ изъ окна училища на дорогу и хмурился. Этому дождю не предвидѣлось конца: онъ повисъ надъ деревней сѣрою непрерывною сѣткой.
Сегодня надо было возвращаться въ городъ: послѣдній срокъ, но Колыванскій медлилъ, ожидая, что небо
очистится. Однако, дождь не унялся и къ вечеру. Тогда инспекторъ со
бралъ свои вещи, позвалъ сторожа, расплатился съ нимъ и велѣлъ за
прягать лошадь. Сторожъ ушелъ, а Колыванскій, оставшись одинъ, за
Озеро при свѣтѣ ничѣмъ не напоминало ночного озера. Теперь все было свѣтло и ясно, но воздухъ былъ напоенъ осеннею скорбью. Въ обла
кахъ тревожно кричали журавли, надъ водой носились тончайшія паутинки, нити бабьяго лѣта.
Инспекторъ заѣхалъ въ извилистый ильмень и, притаясь въ камышахъ, около рели, сталъ подманивать утокъ. Надъ самымъ лицомъ охотника пока
чивалась черпая макушка камыша, словно артиллерійскій банникъ.
— Кря-кря-кря! - послышалось совсѣмъ вблизи.
Инспекторъ схватилъ ружье и приложился. Прямо на него летѣлъ туч
ный материкъ, отъѣвшійся за лѣто въ болотахъ. Инспекторъ выстрѣлилъ; селезень, перевернувшись въ воздухѣ, упалъ къ самому борту лодки.
Инспекторъ вынулъ убитую птицу изъ воды бросилъ къ кормѣ. Опять вблизи послышалось кряканье, но, только охотникъ взялся за ружье, какъ лежавшій у кормы материкъ поднялся и, сидя на брюхѣ, зака
чался изъ стороны въ сторону, глядя тусклыми глазами на охотника. Это было такъ неожиданно, что Колыван
скій опустилъ ружье. Подманенная утка шарахнулась, завидя охотника, и пролетѣла, но убитый селезень продолжалъ качаться. Колыванскій, думая, что онъ не добитъ, взялъ мате
рика за ноги и ударилъ головой по борту лодки. Черепъ птицы размоз
жился, изъ окровавленнаго клюва высунулся языкъ. Колыванскій бросилъ селезня опять къ кормѣ и снова сталъ подманивать утокъ. И вдругъ убитая птица вторично поднялась, сѣла и закачалась.
Колыванскій поблѣднѣлъ. Онъ схватилъ селезня за ноги и билъ го
ловой по борту до тѣхъ поръ, пока она не отвалилась; тогда онъ, силясь успокоиться, началъ опять подманивать, готовый къ стрѣльбѣ.
Вѣтеръ качнулъ лодку, щеки охотника коснулась черная макушка ка
мыша — и въ этотъ мигъ убитая птица поднялась, сѣла и опять закачалась— въ третій разъ.
Съ вытаращенными отъ ужаса глазами инспекторъ глядѣлъ на качающуюся передъ нимъ птицу. Онъ схватилъ ружье и выстрѣлилъ изъ обоихъ стволовъ въ селезня. Силой отдачи Колыванскій едва не былъ сбро
шенъ со скамьи, но удержался. Когда же дымъ разсѣялся, инспекторъ уви
дѣлъ истерзанную птицу, лежащею на днѣ лодки.
Онъ торопливо загребъ веслами. Выплывъ изъ ильменей, инспекторъ успокоился: на свѣтломъ просторѣ его страхи разсѣялись, онъ выбро
силъ селезня въ воду, убитая птица пошла ко дну, какъ камень.
Колыванскій налегъ на весла. Случай съ селезнемъ ему казался необъ
яснимымъ: почему птица вставала вопреки всѣмъ законамъ природы?.. Или смерть не есть смерть, или возможно чудо?..
Онъ доплылъ до берега и выскочилъ изъ лодки. Проходя по зыбкой тропинкѣ среди осеннихъ болотъ, онъ думалъ о томъ, какъ оторваны горо
жане отъ природы. «Книги, науки— все это вымыселъ, только на земной груди правдивыя, но скрытыя письмена».
Въ деревнѣ онъ остановился передъ избой Іоны. Тотъ вышелъ на зовъ. Инспекторъ разсказалъ ему про случай съ селезнемъ. Старикъ под
нялъ свои сѣдыя брови и увѣренно произнесъ:
— Плоскодонка!
- Какая плоскодонка? — не понялъ Колыванскій.
- Кряква эдакая... У ней внизу тяжко: куда ни кинь, все подымется, будто Ванька-встанька.
- А... а! — удивился инспекторъ. — А вѣдь пожалуй... Плоскодонка...
Смерти не захотѣла, сказалъ Іона.
Колыванскій взглянулъ на него, и опять въ глазахъ старика не отражалась мысль, а весь онъ былъ чутко настороженъ.
Смерти не захотѣла, — повторилъ Іона: — она смерти не захотѣла.
курилъ папиросу. «Чему вѣрить, кому служить, куда преклонить уста
лую голову?» — думалъ Колыванскій, ощущая, что онъ — образованный че
ловѣкъ, знающій древне-еврейскій и арабскій языки, читавшій Ибн-Хазма, въ чемъ-то не смогъ разобраться, чегото не смогъ оцѣнить — и не оцѣнитъ никогда.
Размышленія Колыванскаго прервалъ сторожъ. — Не ѣдутъ!
— Какъ не ѣдутъ?
— Дороги растеклись, проѣзду
нѣтъ... У насъ тонкій край; хлынутъ дожди, сиди до самой зимы.
Что за глупости! - вспылилъ инспекторъ. — Какъ же вы въ сосѣднія деревни ходите?
— По тропочкѣ.
Колыванскій, скрипя сапогами, поднялся съ лавки.
- Мнѣ необходимо завтра же быть въ городѣ.
Съ Яндовы пути есть, — сказалъ сторожъ, — да до Яндовы сплошь бо
лотина, девять верстъ по тропкѣ, а тропка залита.
— Ну, и меня по тропкѣ, — рѣшилъ Колыванскій. — Кто поведетъ?
— Время на ночь, всѣ боятся утопнуть, никто не идетъ, развѣ что Іона, ему все одно. — Почему?
— Да такъ, — уклончиво отвѣтилъ сторожъ. — Пойду его поспрошаю.
Сторожъ вышелъ и скоро возвратился со старикомъ.
— Доведешь, до Яндовы? — спросилъ Колыванскій. — Могу.
— А не собьешься? — Не.
Черезъ полчаса инспекторъ вышелъ изъ деревни. Были позднія сумерки; Колыванскій шелъ позади старика, освѣщая дорогу фонаремъ, а Іона— впереди съ палочкой.
Болота, дѣйствительно, распустились. Подъ ногами пѣшеходовъ хлю
пала грязь, трясина засасывала по колѣни. Инспекторъ еле поспѣвалъ выдирать изъ нея ноги. Какъ его велъ Іона, для Колыванскаго было за
гадкой, потому что нигдѣ не было и признака тропинки.
— Не собьешься? — опять забезпокоился Колыванскій.
— Не сумлѣвайтесь.
Колыванскій высоко поднималъ надъ головой фонарь: на болота спу
скалась ночь; дождь струился по стекламъ фонаря, забивался за во
ротъ, за рукава. Платье набухло и отяжелѣло.
3.
Къ вечеру задожжило. Дождь шелъ всю ночь, барабанилъ по стекламъ, струился съ крышъ, текъ ручьями и потоками; днемъ улица превратилась въ непролазную лужу.
Инспекторъ смотрѣлъ изъ окна училища на дорогу и хмурился. Этому дождю не предвидѣлось конца: онъ повисъ надъ деревней сѣрою непрерывною сѣткой.
Сегодня надо было возвращаться въ городъ: послѣдній срокъ, но Колыванскій медлилъ, ожидая, что небо
очистится. Однако, дождь не унялся и къ вечеру. Тогда инспекторъ со
бралъ свои вещи, позвалъ сторожа, расплатился съ нимъ и велѣлъ за
прягать лошадь. Сторожъ ушелъ, а Колыванскій, оставшись одинъ, за