Сарыкамышъ. Склонъ орлинаго гнѣзда.Рис. К. Трофименко.
— Чудеса, вы понимаете! Что его муха укусила?
— Влюбился! -наудачу сказалъ интендантъ, добывая изъ жестянки жирный пластъ маринованной рыбы.
— Вы думаете? А вѣдь и въ самомъ дѣлѣ, пожалуй... Человѣкъ здоровый и при томъ же весна.
Въ маленькомъ офицерскомъ баракѣ было пусто. Только вчера эвакуи
ровали двухъ тяжелыхъ и теперь, кромѣ Локоткова, оставался здѣсь только одинъ артиллерійскій капитанъ, больной лихорадкой. Капитанъ впрочемъ, цѣлые дни спалъ, возна
граждая себя за долгія ночи боевого бдѣнія, и сейчасъ тоже лежалъ носомъ къ стѣнѣ, натянувъ на плечи одеяло и сладко всхрапывалъ.
Локотковъ осторожно, чтобы не разбудить капитана, стянулъ съ себя грязные сапоги и тоже прилегъ на свободную койку. Дверь осталась полуоткрытой и въ широкую щель видѣнъ былъ крутой склонъ лѣси
стой горы, а надъ горой—небо съ застывшимъ неподвижно плотнымъ бѣлымъ облакомъ. Офицеръ засмотрѣлся на это облако и безпричинная досада начала понемногу отходить, смяг
чаться, даже не раздражалъ храпъ капитана. Но вотъ щель еще болѣе расширилась и какъ разъ подъ облакомъ появилась круглая, съ торчащими ушами, голова санитара.
— Съ докторами будете обѣдать, или сюда принести?
Не хочу я обѣдать... А, впрочемъ, принеси сюда!
Поѣсть, пожалуй, не плохо, но только не хочется сейчасъ никого видѣть. Въ столовой будутъ, какъ всегда, разсказывать анекдоты, сплет
ничать и хохотать громко, а сейчасъ нужно, чтобы все было такое тихое и чистое, какъ вотъ это облако.
Обѣдъ былъ вкусный, и Локотковъ поѣлъ съ удовольствемъ, даже pѣшился разбудить капитана. Но тотъ только выхлебалъ чашку бульона
съ сухарикомъ и сказалъ, что ничего больше не хочетъ. Лицо у капитана было coвcѣмъ нездоровое, жел
тое, съ налитыми вѣками, и весь онъ былъ такой взъерошенный и безпомощный, какъ больная птица.
— Нехорошо вамъ? — участливо спросилъ Локотковъ и подумалъ, что если бы онъ самъ былъ врачомъ, то постарался бы во что бы то ни стало вылечить бѣднаго капитана.
— Да, чего ужъ... Развихлялся что-то! Маята одна! Слава Богу, что хоть ко сну клонитъ постоянно.
Когда спишь, такъ ни о чемъ не думаешь, по крайней мѣрѣ.
— А я вотъ coвсѣмъ выздоровѣъ— преувеличенно ласково, какъ будто извиняясь, сказалъ Локотковъ и неожиданно для самого себя прибавилъ, когда капитанъ почему-то поморщился: — я завтра же и въ полкъ возвращаюсь. Нечего больше здѣсь околачиваться! Можетъ быть, и сегодня даже! Сегодня же вечеромъ.
— Чудеса, вы понимаете! Что его муха укусила?
— Влюбился! -наудачу сказалъ интендантъ, добывая изъ жестянки жирный пластъ маринованной рыбы.
— Вы думаете? А вѣдь и въ самомъ дѣлѣ, пожалуй... Человѣкъ здоровый и при томъ же весна.
Въ маленькомъ офицерскомъ баракѣ было пусто. Только вчера эвакуи
ровали двухъ тяжелыхъ и теперь, кромѣ Локоткова, оставался здѣсь только одинъ артиллерійскій капитанъ, больной лихорадкой. Капитанъ впрочемъ, цѣлые дни спалъ, возна
граждая себя за долгія ночи боевого бдѣнія, и сейчасъ тоже лежалъ носомъ къ стѣнѣ, натянувъ на плечи одеяло и сладко всхрапывалъ.
Локотковъ осторожно, чтобы не разбудить капитана, стянулъ съ себя грязные сапоги и тоже прилегъ на свободную койку. Дверь осталась полуоткрытой и въ широкую щель видѣнъ былъ крутой склонъ лѣси
стой горы, а надъ горой—небо съ застывшимъ неподвижно плотнымъ бѣлымъ облакомъ. Офицеръ засмотрѣлся на это облако и безпричинная досада начала понемногу отходить, смяг
чаться, даже не раздражалъ храпъ капитана. Но вотъ щель еще болѣе расширилась и какъ разъ подъ облакомъ появилась круглая, съ торчащими ушами, голова санитара.
— Съ докторами будете обѣдать, или сюда принести?
Не хочу я обѣдать... А, впрочемъ, принеси сюда!
Поѣсть, пожалуй, не плохо, но только не хочется сейчасъ никого видѣть. Въ столовой будутъ, какъ всегда, разсказывать анекдоты, сплет
ничать и хохотать громко, а сейчасъ нужно, чтобы все было такое тихое и чистое, какъ вотъ это облако.
Обѣдъ былъ вкусный, и Локотковъ поѣлъ съ удовольствемъ, даже pѣшился разбудить капитана. Но тотъ только выхлебалъ чашку бульона
съ сухарикомъ и сказалъ, что ничего больше не хочетъ. Лицо у капитана было coвcѣмъ нездоровое, жел
тое, съ налитыми вѣками, и весь онъ былъ такой взъерошенный и безпомощный, какъ больная птица.
— Нехорошо вамъ? — участливо спросилъ Локотковъ и подумалъ, что если бы онъ самъ былъ врачомъ, то постарался бы во что бы то ни стало вылечить бѣднаго капитана.
— Да, чего ужъ... Развихлялся что-то! Маята одна! Слава Богу, что хоть ко сну клонитъ постоянно.
Когда спишь, такъ ни о чемъ не думаешь, по крайней мѣрѣ.
— А я вотъ coвсѣмъ выздоровѣъ— преувеличенно ласково, какъ будто извиняясь, сказалъ Локотковъ и неожиданно для самого себя прибавилъ, когда капитанъ почему-то поморщился: — я завтра же и въ полкъ возвращаюсь. Нечего больше здѣсь околачиваться! Можетъ быть, и сегодня даже! Сегодня же вечеромъ.