утро и сдѣлался какимъ-то слишкомъ кроткимъ, нѣжнымъ, стараясь, очевидно, этимъ скрытъ свое крайне повышенное нервное состояніе. Одинъ разъ Тамара увидѣла случайно изъ окна Шурскаго, объясняющагося на улицѣ съ какой-то дамой.
Онъ имѣлъ торопливый, нервный и удрученный видъ, а его спутница, очевидно убѣждая его въ чемъ-то, сильно жестикулировала. Лица ея Тамара не видѣла, такъ какъ она. стояла спиной къ дому.
Этотъ разговоръ длился нѣсколько секундъ и очевидно былъ только про
долженіемъ какого-то объясненія, такъ какъ вскорѣ Шурскій вошелъ въ подъѣздъ, кивнувъ головой своей дамѣ. которая, не оглядываясь,
быстро зашла за уголъ. Тамара не придала особеннаго значенія видѣнному и сейчасъ же занялась своимъ дѣломъ, но какой-то непріятный осадокъ, однако томилъ ея душу.
Приближались праздники.
Въ домѣ Николая Арсеньевича эти прекрасные и трогательные дни, съ которыми связано столько милыхъ и плѣнительныхъ обычаевъ, не давали себя чувствовать.
На кухнѣ, правда, было оживле
ніе. Тамъ жарили, варили, пекли, готовили все къ праздникамъ, хотя знали, что Исаровъ почти никого изъ визитеровъ не приметъ и большая часть приготовленнаго пойдетъ обратно въ кухню.
Такъ и случилось.
Николай Арсеньевичъ былъ особенно хмуръ. Онъ не принялъ никого и сидѣлъ у себя въ кабинетѣ.
31 декабря онъ вышелъ къ обѣду нѣсколько утомленнымъ и блѣднымъ и сказалъ:—Я очень утомился за эти дни, я слишкомъ много писалъ, по
этому лягу рано и новый годъ встрѣчу во снѣ.—Вы же,—обращаясь къ Та
марѣ и Шурскому, добавилъ онъ:— можете встрѣтить его дома, если нс имѣете въ виду чего-нибудь лучшаго .
— Меня просила тетя Вѣра пріѣхать къ нимъ,—тихо сказала Тамара:—но я лучше останусь дома.
Шурскій ничего не сказалъ. Онъ смотрѣлъ въ тарелку и мысли его, ка
залось, были заняты постороннимъ и Тамара только долго спустя поняла, что въ эту минуту было что-то осо
бенное въ немъ, какая-то странная, незамѣтная, но все же ясная тревожность и что эта тревожность не
сомнѣнно передалась ей и можетъ быть сыграла не малую роль въ дальнѣйшихъ событіяхъ.
Былъ двѣнадцатый часъ ночи. Тамара сидѣла на своемъ любимомъ
креслѣ передъ портретомъ Павла и была погружена въ думы.
Она переживала странное состояніе. Въ первый разъ за всю свою жизнь ей вдругъ захотѣлось веселья, ярко освѣщенныхъ залъ, наполненныхъ молодежью, шутокъ, смѣха, она чувствовала, что съ удовольствіемъ бы побалагурила сегодня со своими кузинами и кузенами, кт. которымъ до сего времени относилась пренебрежительно и равнодушно. Ка
кое-то неясное томленіе по чему-то новому неизвѣданному охватило се. Она уже было рѣшила поѣхать къ
Устюшинымъ и поразить тамъ всѣхъ своимъ неожиданнымъ весельемъ.
Улыбнулась даже при этой мысли. Но вдругъ ея взоръ упалъ на лицо Павла и ея сердце болѣзненно сжа
лось. Опа почувствовала, что она превращается снова въ маленькую дѣвочку, забавляющую «своего пер
ваго друга» кукольнымъ театромъ. Ей показалось, что глаза Павла глядѣли на нее грустно и укоризненно.
Онъ имѣлъ торопливый, нервный и удрученный видъ, а его спутница, очевидно убѣждая его въ чемъ-то, сильно жестикулировала. Лица ея Тамара не видѣла, такъ какъ она. стояла спиной къ дому.
Этотъ разговоръ длился нѣсколько секундъ и очевидно былъ только про
долженіемъ какого-то объясненія, такъ какъ вскорѣ Шурскій вошелъ въ подъѣздъ, кивнувъ головой своей дамѣ. которая, не оглядываясь,
быстро зашла за уголъ. Тамара не придала особеннаго значенія видѣнному и сейчасъ же занялась своимъ дѣломъ, но какой-то непріятный осадокъ, однако томилъ ея душу.
Приближались праздники.
Въ домѣ Николая Арсеньевича эти прекрасные и трогательные дни, съ которыми связано столько милыхъ и плѣнительныхъ обычаевъ, не давали себя чувствовать.
На кухнѣ, правда, было оживле
ніе. Тамъ жарили, варили, пекли, готовили все къ праздникамъ, хотя знали, что Исаровъ почти никого изъ визитеровъ не приметъ и большая часть приготовленнаго пойдетъ обратно въ кухню.
Такъ и случилось.
Николай Арсеньевичъ былъ особенно хмуръ. Онъ не принялъ никого и сидѣлъ у себя въ кабинетѣ.
31 декабря онъ вышелъ къ обѣду нѣсколько утомленнымъ и блѣднымъ и сказалъ:—Я очень утомился за эти дни, я слишкомъ много писалъ, по
этому лягу рано и новый годъ встрѣчу во снѣ.—Вы же,—обращаясь къ Та
марѣ и Шурскому, добавилъ онъ:— можете встрѣтить его дома, если нс имѣете въ виду чего-нибудь лучшаго .
— Меня просила тетя Вѣра пріѣхать къ нимъ,—тихо сказала Тамара:—но я лучше останусь дома.
Шурскій ничего не сказалъ. Онъ смотрѣлъ въ тарелку и мысли его, ка
залось, были заняты постороннимъ и Тамара только долго спустя поняла, что въ эту минуту было что-то осо
бенное въ немъ, какая-то странная, незамѣтная, но все же ясная тревожность и что эта тревожность не
сомнѣнно передалась ей и можетъ быть сыграла не малую роль въ дальнѣйшихъ событіяхъ.
Былъ двѣнадцатый часъ ночи. Тамара сидѣла на своемъ любимомъ
креслѣ передъ портретомъ Павла и была погружена въ думы.
Она переживала странное состояніе. Въ первый разъ за всю свою жизнь ей вдругъ захотѣлось веселья, ярко освѣщенныхъ залъ, наполненныхъ молодежью, шутокъ, смѣха, она чувствовала, что съ удовольствіемъ бы побалагурила сегодня со своими кузинами и кузенами, кт. которымъ до сего времени относилась пренебрежительно и равнодушно. Ка
кое-то неясное томленіе по чему-то новому неизвѣданному охватило се. Она уже было рѣшила поѣхать къ
Устюшинымъ и поразить тамъ всѣхъ своимъ неожиданнымъ весельемъ.
Улыбнулась даже при этой мысли. Но вдругъ ея взоръ упалъ на лицо Павла и ея сердце болѣзненно сжа
лось. Опа почувствовала, что она превращается снова въ маленькую дѣвочку, забавляющую «своего пер
ваго друга» кукольнымъ театромъ. Ей показалось, что глаза Павла глядѣли на нее грустно и укоризненно.