и больше на половинѣ Тамары; заходили иногда старые сослуживцы и родственники, но въ большинствѣ случаевъ на всѣ домогательства визитеровъ, выходилъ очень старый, знав
шій полковника еще кадетомъ, слуга и холоднымъ, неизмѣннымъ:«Ихъ высокоблагородіе изволятъ быть больны» сокращалъ число желающихъ ви
дѣть Исарова съ каждымъ годомъ все больше и больше.
Когда Тамару, по какимъ-то для нея невѣдомымъ соображеніямъ, привезли въ Россію и отдали въ домъ дѣ
да, къ ней была приставлена старая француженка, которая занималась ея воспитаніемъ и была для нея матерью, нянькой и учительницей одновремен
но. Но, противъ ожиданія, Тамара не привязалась къ ней, какъ это слѣдо
вало ожидать отъ покинутаго ребенка по отношенію къ доброй и очень сер
дечной женщинѣ, какой была госпожа Леванье, бывшая воспитательница сыновей княгини Устюжиной.
Тамара не питала къ ней враждебныхъ чувствъ, но часто поражала ее своимъ равнодушнымъ отношеніемъ, да и не только къ ней, а ко всѣмъ окружающимъ. Исключеніемъ былъ, какъ это ни странно, холодный, надменный, не обращавшій на нее никакого вниманія, дѣдъ.
Къ нему Тамара чувствовала какуюто особенную любовь, въ которой смѣшивались два разныхъ чувства: жалость и страхъ.
Тамару помѣстили въ одной изъ самыхъ большихъ, но мрачныхъ ком
натъ особняка и она такъ и осталась жить въ этой комнатѣ, уже будучи взрослой дѣвушкой. Къ этой комнатѣ у нея была особенная любовь и этому не мало способствовало то обстоя
тельство, что въ этой комнатѣ висѣлъ портретъ императора Павла, къ ко
торому Тамара почему-то особенно привязалась. Въ дѣтствѣ она знала о немъ только то, что онъ былъ царь и больше ничего, и когда ее помѣстили въ этой комнатѣ этого угрюмаго и, какъ ей казалось, страш
наго дома, у нея сразу нашелся другъ. И этотъ другъ былъ—портретъ Павла. Трудно сказать, почему лицо Павла произвело на нее такое сильное впе
чатлѣніе, но Тамара полюбила отъ всей души своего «перваго друга», и, чувствуя къ нему какую-то без
сознательную жалость, считала своей обязанностью его развлекать: читала
ему вслухъ книги, строила передъ нимъ высокіе памятники изъ куби
ковъ и часами могла возиться съ кукольнымъ театромъ, стараясь, что
бы портрету было все видно и для этого устанавливала театръ непремѣнно посрединѣ комнаты, сценой къ пор
трету, и страшно сердилась, если m-me Леванье или кто-нибудь изъ
слугъ проходили между портретомъ и театромъ, «мѣшая ему смотрѣть».
Когда Тамара подросла и познакомилась по книгамъ съ жизнью Павла, она почувствовала еще большую нѣжность къ нему и еще больше привяза
лась къ портрету, стараясь большую часть дня проводить передъ нимъ. Вся окружающая жизнь—занятія,раз
говоры съ болтливой т-те Леванье,
свиданія съ тетушкой Устюжиной и другими—все это было какъ бы второстепеннымъ, а главное сосредоточи
лось въ комнатѣ, у портрета Павла, гдѣ было теплѣе, уютнѣе, гдѣ не приходилось отвѣчать на милые и любезные вопросы кузинъ и кузеновъ.
Все это, конечно, не могло пройти незамѣченнымъ Устюжиными, а че
резъ нихъ и другими и постепенно за Тамарой установилась репутація странной дѣвушки, напоминающей «ея бѣдную безразсудную мать».
«О, она кончитъ плохо», таинственно понижая голосъ, говорили про нее родственницы, «она слишкомъ угрю
ма для своихъ лѣтъ, несомнѣнно она унаслѣдовала всѣ странности матери. Про отца судить трудно, но хорошаго ожидать ничего нельзя. Это какая-то неизвѣстная личость, авантюристъ.
Прежде чѣмъ перейти къ описанію главнаго событія этого разсказа,происшедшаго 31 декабря 19** года, о ко
торомъ неумолкаемо говорили всю первую треть Новаго года въ кругу, знавшихъ хотя бы по наслышкѣ, семью Исарова и его домъ на Петроградской, мы должны сказать нѣсколько словъ о Владимірѣ Митрофановичѣ Шурскомъ, воспитанникѣ Иса
рова, который жилъ въ этомъ же домѣ и игралъ не послѣднюю роль во всемъ происшедшемъ.
Говорили, (хотя за достовѣрность этого предположенія трудно ручаться) что Исаровъ былъ никѣмъ инымъ, какъ его отцомъ.
Офиціально же было извѣстно, что Шурскій остался сиротой и Исаровъ, изъ жалости къ нему и изъ любви къ его покойнымъ родителямъ, пріютилъ его у себя.
Владиміръ Митрофановичъ былъ чрезвычайно живымъ, остроумнымъ, общительнымъ, молодымъ человѣкомъ, словомъ, составлялъ полный контрастъ съ обитателями этого дома; ему было около тридцати лѣтъ, онъ служилъ на
частной службѣ, по образованію былъ инженеръ. Благодаря тому, что онъ жилъ у Исарова, онъ былъ принятъ въ лучшемъ обществѣ.
Несмотря на то, что онъ всегда былъ остроуменъ, всегда веселъ, ровенъ, словомъ, былъ очень свѣтскій и безукоризненный молодой человѣкъ, Тамара чувствовала, что все въ немъ ложь и притворство.
Ротъ можно растянуть въ улыбку, голосъ можно сдѣлать сладенькимъ, но съ глазами не подѣлаешь ничего. И вотъ такими глазами, которые про
гадываютъ оттого, что ихъ нельзя
измѣнить, обладалъ Владиміръ Шурскій. Глаза у него были мертвые хо
лодные и Тамара ихъ называла еще въ дѣтствѣ «скользкими».
Когда онъ смѣялся, говорилъ, спорилъ—глаза его какъ бы не принимали никакого участія во всемъ этомъ. Они будто все время готовили въ тиши кому-то непріятность, горе, ударъ.
Единственнымъ преимуществомъ мрачнаго Исаровскаго дома было то, что въ немъ можно было быть и замкнутымъ и угрюмымъ, и это не дисгармонировало съ общимъ настроеніемъ.
И это настроеніе, господствовавшее въ домѣ, дало возможность Тамарѣ
совершенно отойти отъ Шурскаго и быть съ нимъ въ офиціальныхъ, су
хихъ отношеніяхъ, хотя Владиміръ Митрофановичъ неоднократно дѣлалъ попытки превратить эти отношенія въ болѣе теплыя и родственныя.
Къ тому времени, къ которому относятся главныя событія разсказа, Та
мара была уже взрослой дѣвушкой, красавицей, лицомъ поразительно напоминавшую свою несчастную мать.
Но она оставалась все той же дикаркой, все тѣмъ же замкнутымъ задумчивымъ ребенкомъ. Николай Арсеньевичъ Исаровъ относился къ своей внучкѣ все такъ же равнодуш
но, ограничиваясь во время обѣда нѣсколькими незначащими фразами о здоровьи и самочувствіи. Вѣроятно, до самой своей смерти онъ не измѣ
нилъ бы къ ней своего отношенія и ничего бы не измѣнилось въ этомъ
угрюмомъ, казалось доживавшемъ свои дни вмѣстѣ со своимъ хозяиномъ, домѣ, если бы не внезапныя событія, которыя, подобно внезапно нахлынув
шей бурѣ не всколыхнули бы мертвую жизнь обитателей этого дома и не направили бы эту жизнь въ новое, неожиданное русло.
Событія эти совпали съ тѣмъ временемъ, когда Владиміръ Митрофано
вичъ началъ часто отлучаться изъ дома и пріѣзжать домой, иногда подъ
шій полковника еще кадетомъ, слуга и холоднымъ, неизмѣннымъ:«Ихъ высокоблагородіе изволятъ быть больны» сокращалъ число желающихъ ви
дѣть Исарова съ каждымъ годомъ все больше и больше.
Когда Тамару, по какимъ-то для нея невѣдомымъ соображеніямъ, привезли въ Россію и отдали въ домъ дѣ
да, къ ней была приставлена старая француженка, которая занималась ея воспитаніемъ и была для нея матерью, нянькой и учительницей одновремен
но. Но, противъ ожиданія, Тамара не привязалась къ ней, какъ это слѣдо
вало ожидать отъ покинутаго ребенка по отношенію къ доброй и очень сер
дечной женщинѣ, какой была госпожа Леванье, бывшая воспитательница сыновей княгини Устюжиной.
Тамара не питала къ ней враждебныхъ чувствъ, но часто поражала ее своимъ равнодушнымъ отношеніемъ, да и не только къ ней, а ко всѣмъ окружающимъ. Исключеніемъ былъ, какъ это ни странно, холодный, надменный, не обращавшій на нее никакого вниманія, дѣдъ.
Къ нему Тамара чувствовала какуюто особенную любовь, въ которой смѣшивались два разныхъ чувства: жалость и страхъ.
Тамару помѣстили въ одной изъ самыхъ большихъ, но мрачныхъ ком
натъ особняка и она такъ и осталась жить въ этой комнатѣ, уже будучи взрослой дѣвушкой. Къ этой комнатѣ у нея была особенная любовь и этому не мало способствовало то обстоя
тельство, что въ этой комнатѣ висѣлъ портретъ императора Павла, къ ко
торому Тамара почему-то особенно привязалась. Въ дѣтствѣ она знала о немъ только то, что онъ былъ царь и больше ничего, и когда ее помѣстили въ этой комнатѣ этого угрюмаго и, какъ ей казалось, страш
наго дома, у нея сразу нашелся другъ. И этотъ другъ былъ—портретъ Павла. Трудно сказать, почему лицо Павла произвело на нее такое сильное впе
чатлѣніе, но Тамара полюбила отъ всей души своего «перваго друга», и, чувствуя къ нему какую-то без
сознательную жалость, считала своей обязанностью его развлекать: читала
ему вслухъ книги, строила передъ нимъ высокіе памятники изъ куби
ковъ и часами могла возиться съ кукольнымъ театромъ, стараясь, что
бы портрету было все видно и для этого устанавливала театръ непремѣнно посрединѣ комнаты, сценой къ пор
трету, и страшно сердилась, если m-me Леванье или кто-нибудь изъ
слугъ проходили между портретомъ и театромъ, «мѣшая ему смотрѣть».
Когда Тамара подросла и познакомилась по книгамъ съ жизнью Павла, она почувствовала еще большую нѣжность къ нему и еще больше привяза
лась къ портрету, стараясь большую часть дня проводить передъ нимъ. Вся окружающая жизнь—занятія,раз
говоры съ болтливой т-те Леванье,
свиданія съ тетушкой Устюжиной и другими—все это было какъ бы второстепеннымъ, а главное сосредоточи
лось въ комнатѣ, у портрета Павла, гдѣ было теплѣе, уютнѣе, гдѣ не приходилось отвѣчать на милые и любезные вопросы кузинъ и кузеновъ.
Все это, конечно, не могло пройти незамѣченнымъ Устюжиными, а че
резъ нихъ и другими и постепенно за Тамарой установилась репутація странной дѣвушки, напоминающей «ея бѣдную безразсудную мать».
«О, она кончитъ плохо», таинственно понижая голосъ, говорили про нее родственницы, «она слишкомъ угрю
ма для своихъ лѣтъ, несомнѣнно она унаслѣдовала всѣ странности матери. Про отца судить трудно, но хорошаго ожидать ничего нельзя. Это какая-то неизвѣстная личость, авантюристъ.
Прежде чѣмъ перейти къ описанію главнаго событія этого разсказа,происшедшаго 31 декабря 19** года, о ко
торомъ неумолкаемо говорили всю первую треть Новаго года въ кругу, знавшихъ хотя бы по наслышкѣ, семью Исарова и его домъ на Петроградской, мы должны сказать нѣсколько словъ о Владимірѣ Митрофановичѣ Шурскомъ, воспитанникѣ Иса
рова, который жилъ въ этомъ же домѣ и игралъ не послѣднюю роль во всемъ происшедшемъ.
Говорили, (хотя за достовѣрность этого предположенія трудно ручаться) что Исаровъ былъ никѣмъ инымъ, какъ его отцомъ.
Офиціально же было извѣстно, что Шурскій остался сиротой и Исаровъ, изъ жалости къ нему и изъ любви къ его покойнымъ родителямъ, пріютилъ его у себя.
Владиміръ Митрофановичъ былъ чрезвычайно живымъ, остроумнымъ, общительнымъ, молодымъ человѣкомъ, словомъ, составлялъ полный контрастъ съ обитателями этого дома; ему было около тридцати лѣтъ, онъ служилъ на
частной службѣ, по образованію былъ инженеръ. Благодаря тому, что онъ жилъ у Исарова, онъ былъ принятъ въ лучшемъ обществѣ.
Несмотря на то, что онъ всегда былъ остроуменъ, всегда веселъ, ровенъ, словомъ, былъ очень свѣтскій и безукоризненный молодой человѣкъ, Тамара чувствовала, что все въ немъ ложь и притворство.
Ротъ можно растянуть въ улыбку, голосъ можно сдѣлать сладенькимъ, но съ глазами не подѣлаешь ничего. И вотъ такими глазами, которые про
гадываютъ оттого, что ихъ нельзя
измѣнить, обладалъ Владиміръ Шурскій. Глаза у него были мертвые хо
лодные и Тамара ихъ называла еще въ дѣтствѣ «скользкими».
Когда онъ смѣялся, говорилъ, спорилъ—глаза его какъ бы не принимали никакого участія во всемъ этомъ. Они будто все время готовили въ тиши кому-то непріятность, горе, ударъ.
Единственнымъ преимуществомъ мрачнаго Исаровскаго дома было то, что въ немъ можно было быть и замкнутымъ и угрюмымъ, и это не дисгармонировало съ общимъ настроеніемъ.
И это настроеніе, господствовавшее въ домѣ, дало возможность Тамарѣ
совершенно отойти отъ Шурскаго и быть съ нимъ въ офиціальныхъ, су
хихъ отношеніяхъ, хотя Владиміръ Митрофановичъ неоднократно дѣлалъ попытки превратить эти отношенія въ болѣе теплыя и родственныя.
Къ тому времени, къ которому относятся главныя событія разсказа, Та
мара была уже взрослой дѣвушкой, красавицей, лицомъ поразительно напоминавшую свою несчастную мать.
Но она оставалась все той же дикаркой, все тѣмъ же замкнутымъ задумчивымъ ребенкомъ. Николай Арсеньевичъ Исаровъ относился къ своей внучкѣ все такъ же равнодуш
но, ограничиваясь во время обѣда нѣсколькими незначащими фразами о здоровьи и самочувствіи. Вѣроятно, до самой своей смерти онъ не измѣ
нилъ бы къ ней своего отношенія и ничего бы не измѣнилось въ этомъ
угрюмомъ, казалось доживавшемъ свои дни вмѣстѣ со своимъ хозяиномъ, домѣ, если бы не внезапныя событія, которыя, подобно внезапно нахлынув
шей бурѣ не всколыхнули бы мертвую жизнь обитателей этого дома и не направили бы эту жизнь въ новое, неожиданное русло.
Событія эти совпали съ тѣмъ временемъ, когда Владиміръ Митрофано
вичъ началъ часто отлучаться изъ дома и пріѣзжать домой, иногда подъ