немъ, коллекція статуэтокъ и вазочекъ, «небрежно-обдуманно» разставленныхъ,— все это тѣшило глазъ, все это было такъ не „казенно и нарядно! Хихикающій старичокъ умѣлъ жить, какъ видно.
— Это—мое царство! протянулъ онъ и скороговоркой прибавилъ, склонивъ голову на бокъ: а вѣдь я велѣлъ подать и закусить кое-что...
— Представьте,—это очень кстати: мнѣ опять захотѣлось ѣсть... Вѣдь—я обжора!
— Волжская красавица, вотъ вы кто! подсѣлъ къ ней опять Полуяновъ.
— Два, три добрыхъ совѣта! сказала она, дѣтски-довѣрчиво положивъ свою руку на его: что мнѣ теперь дѣлать,—какъ устроиться?
—Все устроимъ, сказалъ онъ, только—вы-то со мною...будьте поласковѣе...
— О, я такъ буду вамъ благодарна!
— Поблагодарите послѣ; а теперь.... хотите — перекинемся въ картишки? До разсвѣта поиграемъ, а тамъ... эта комната и, вотъ, эта (онъ всталъ и распахнулъ портьеру, которую Ольга прежде не замѣтила)—
ши приказанія; а я тѣмъ временемъ побываю у Леониды Павловны, возьму у нея ваши вещи и все такое...
— Ахъ, вы.... дорогой мой! Вѣдь, если вы станете такъ за мною ухаживать, — я, чего добраго, полюблю васъ....
Агаша внесла маленькій столикъ съ холодными закусками, винами и чаемъ.
__ Поставьте чайникъ и горячую воду—тамъ, у меня, на столъ, скомандовалъ Полуяновъ, — и ложитесь спать. Когда вы будете нужны, вамъ позвонятъ. Агаша ушла.
— Ну-съ хорошенькая вы моя,—давайте кушать и играть..., въ пикетъ, весело суетился Полуяновъ. Садитесь вотъ тутъ; я —тутъ; здѣсь столикъ.... Рекомендую вамъ этотъ ликеръ: за-мѣ-ча-тельный!... Какъ на вашъ вкусъ? А-га! Крѣпокъ?...
— Ухъ какъ крѣпокъ!—даже до слёзъ, закашлялась Ольга.
- Это первый глотокъ. Кому давать карты? Вамъ. Знаете что? Хотите играть на золото? — Мнѣ все равно....
- Почему же сбыть? А вдругъ я проиграю?
- Вы-то? Золото вы проиграть не можете, потому что— потому что вы сами—золото!
И, довольный дешевымъ каламбуромъ, онъ, шаркая туфлями, побѣжалъ за своими «червончиками»...
«Когда васъ осыпятъ золотомъ», вспомнилисъ ей вдругъ слова Снопова, «вы пойдете на всякую сдѣлку съ совѣстью»!
— Вздоръ! почти громко вскрикнула она (еще глотокъ ликера): вздоръ! Они — болваны; я буду.... буду побѣдительницей, во чтобы то ни стало! Не имъ со мною сладить!
Полуяновъ принесъ большой турецкій кошель и высыпалъ изъ него на столъ груду червонцевъ.
— О го! невольно вырвалось у Ольги: это вы называете нѣсколько червончиковъ?...
— Пейте ликеръ! почти приказалъ ей Полуяновъ, и глаза у него заискрились: пейте и побѣждайте меня— я даже не буду молить о пощадѣ....
— Давайте. Ставка? — Горсть золота.
— Дмитрій Александровичъ!?
— Что, хорошенькая моя,—красотка моя? У-у-у! Онъ глоталъ какое-то вино—какъ воду.
Игра началась. Ольгѣ везло. Около ея рюмочки лежала уже порядочная груда золота, и по мѣрѣ того, какъ игра разгоралась, Ольга все болѣе и болѣе пьянѣла, громко смѣясь и почти открыто плутуя... А онъ все подливалъ и подливалъ въ ея рюмку густой, душистый малиновый ликеръ, и все чаще и чаще припадалъ къ ея рукѣ своими сухими потрескавшимися губами... Наконецъ, Ольга совсѣмъ опьянѣла:
- Цѣлуй! вскричала она, сама уже протягивая ему обѣ руки и потомъ вырвавъ ихъ изъ его костлявыхъ рукъ, принялась возить ладонями по столу золото... Это—мое золото,—вѣдь, мое? хохотала она, покачиваясь: иди сюда, сядь рядомъ со мною.... Вотъ, такъ...
Она захватила полныя горсти червонцевъ и, положивъ головку на плечо Полуянова, заснула. Одинъ червоцецъ выскользнулъ изъ ея руки.... другой.... третій.... и, наконецъ, всѣ они дождемъ посыпались на ея платье, на диванъ, на коверъ, чуть звеня и сверкая....
(Окончаніе въ слѣдующемъ №)
Печальный день! Съ утра мятель,
Трещитъ морозъ, рыдаетъ вьюга... Хандра! Блуждаетъ мысль моя Въ долинахъ радостнаго юга.
Минувшихъ безвозвратно дней,— Дней полныхъ радости и счастья Встаютъ картины предо мной,
Подъ вопли зимняго ненастья...
Съ глубокой синевы небесъ
Я сново слышу крикъ орлиный,— Оливъ и лавровъ дремлетъ лѣсъ, Внимая пѣснѣ соловьиной;
Безшумно легкая волна Рябитъ разуревое море;
Рыбачьихъ парусовъ семья Едва бѣлѣетъ на просторѣ;
Хребты сѣдыхъ, могучихъ горъ, Облиты солнечнымъ закатомъ,
Горятъ пурпуромъ... Кипарисъ
Струится нѣжнымъ ароматомъ...
Какъ на яву: тѣнистый садъ, Журчанье сонное фонтановъ, Летящій къ небу минаретъ
Изъ за развѣсистыхъ платановъ ...
А тутъ? А тутъ мятель гудётъ, Трещатъ несносные морозы,
Серг. Угрюмовъ,
(Разсказъ.)
Разсказъ профессора, разумѣется, возбудилъ во мнѣ непреодолимое желаніе познакомиться съ Антоніей: вѣдь я не зналъ, что превозносившіе голосъ какой-то Антоніи,—говорили именно отъ этой; я не зналъ, что въ Галле, въ плѣну у полусумасшедшаго человѣка, томилась такая чаровница...
Я сталъ бредить во снѣ и на яву Антоніей, — мнѣ казалось даже, что я слышу ея ангельскій голосъ... Въ восхитительномъ «adagio» (моего собствен
наго, конечно, сочиненія) она умоляла меня вырвать ее изъ рукъ неумолимаго тирана... Я рѣшился, во что бы то ни стало, проникнуть въ домъ совѣтника и освободить божественную пѣвицу!
Къ удивленію, никакихъ усилій, чтобы войти въ домъ совѣтника, и не потребовалось... Все устроилось самымъ прозаическимъ образомъ. Со второй же или третьей встрѣчи съ совѣтникомъ, лишь только я заговорилъ съ нимъ о
скрипкахъ, онъ самъ пригласилъ меня сдѣлать ему визитъ. Разумѣется, я тотчасъ же поспѣшилъ воспользоваться приглашеніемъ,—и Креспель показалъ мнѣ всѣ свои сокровища. На стѣнахъ его кабинета висѣло по крайней мѣрѣ до трид
цати превосходныхъ скрипокъ, — въ особенности одна, носившая на себѣ яркую печать древности: она была повѣшена выше прочихъ и украшена вѣнкомъ изъ засохшихъ цвѣтовъ.
— Эта скрипка, сказалъ Креспель,— настоящій chet-d’oeuvres какого-то неизвѣстнаго мастера, по всей вѣроятности— современника Тартини... Я увѣ
ренъ, что въ ней скрывается что-то особенное, - что еслибы я разобралъ ее на части, я навѣрное нашелъ бывъ ней секретъ, котораго давно и напрасно доискиваюсь.. . Можете смѣяться надо мной, если хотите; но этотъ неодушевленный пред
метъ, въ которомъ я возбуждаю звуками настоящую жизнь, иногда, кажется мнѣ... ну, просто, разговариваетъ со мной, какъ живое существо, и его рѣчь для меня становится понятной... Не подумайте, молодой человѣкъ, что я спятилъ съ ума и вѣрю въ небылицы, — но... знаете ли, почему я не могъ
* **
(Продолженіе,—см. №48.)
Когда онъ вошелъ, Ольга сказала ему это. Онъ зажмурилъ глаза, какъ котъ, котораго погладили за ухомъ:
— Это—мое царство! протянулъ онъ и скороговоркой прибавилъ, склонивъ голову на бокъ: а вѣдь я велѣлъ подать и закусить кое-что...
— Представьте,—это очень кстати: мнѣ опять захотѣлось ѣсть... Вѣдь—я обжора!
— Волжская красавица, вотъ вы кто! подсѣлъ къ ней опять Полуяновъ.
Ольга вздрогнула.
— Два, три добрыхъ совѣта! сказала она, дѣтски-довѣрчиво положивъ свою руку на его: что мнѣ теперь дѣлать,—какъ устроиться?
Полуяновъ мотнулъ головой съ видомъ воина, побывавшаго не разъ въ жаркомъ огнѣ.
—Все устроимъ, сказалъ онъ, только—вы-то со мною...будьте поласковѣе...
— О, я такъ буду вамъ благодарна!
— Поблагодарите послѣ; а теперь.... хотите — перекинемся въ картишки? До разсвѣта поиграемъ, а тамъ... эта комната и, вотъ, эта (онъ всталъ и распахнулъ портьеру, которую Ольга прежде не замѣтила)—
въ вашимъ услугамъ: смотрите, какая хорошенькая спаленка?... Вы запретесь и ключъ спрячете къ себѣ подъ подушку.... подальше, подальше... Завтра проснетесь,— позвоните: Агаша исполнитъ всѣ ва
ши приказанія; а я тѣмъ временемъ побываю у Леониды Павловны, возьму у нея ваши вещи и все такое...
— Ахъ, вы.... дорогой мой! Вѣдь, если вы станете такъ за мною ухаживать, — я, чего добраго, полюблю васъ....
Она спрятала лицо въ подушку, чтобы не расхохотаться.
Дмитрій Александровичъ вытянулъ шею и зашлепалъ губами отъ удовольствія: очевидно—онъ даже не ожидалъ такихъ милостей!... — Я-то.... я-то, забормоталъ онъ,—да я на все!
Агаша внесла маленькій столикъ съ холодными закусками, винами и чаемъ.
__ Поставьте чайникъ и горячую воду—тамъ, у меня, на столъ, скомандовалъ Полуяновъ, — и ложитесь спать. Когда вы будете нужны, вамъ позвонятъ. Агаша ушла.
— Ну-съ хорошенькая вы моя,—давайте кушать и играть..., въ пикетъ, весело суетился Полуяновъ. Садитесь вотъ тутъ; я —тутъ; здѣсь столикъ.... Рекомендую вамъ этотъ ликеръ: за-мѣ-ча-тельный!... Какъ на вашъ вкусъ? А-га! Крѣпокъ?...
— Ухъ какъ крѣпокъ!—даже до слёзъ, закашлялась Ольга.
- Это первый глотокъ. Кому давать карты? Вамъ. Знаете что? Хотите играть на золото? — Мнѣ все равно....
- Отлично! Мнѣ давно хочется сбыть съ рукъ нѣсколько червончиковъ...
- Почему же сбыть? А вдругъ я проиграю?
- Вы-то? Золото вы проиграть не можете, потому что— потому что вы сами—золото!
И, довольный дешевымъ каламбуромъ, онъ, шаркая туфлями, побѣжалъ за своими «червончиками»...
«Когда васъ осыпятъ золотомъ», вспомнилисъ ей вдругъ слова Снопова, «вы пойдете на всякую сдѣлку съ совѣстью»!
— Вздоръ! почти громко вскрикнула она (еще глотокъ ликера): вздоръ! Они — болваны; я буду.... буду побѣдительницей, во чтобы то ни стало! Не имъ со мною сладить!
Полуяновъ принесъ большой турецкій кошель и высыпалъ изъ него на столъ груду червонцевъ.
— О го! невольно вырвалось у Ольги: это вы называете нѣсколько червончиковъ?...
— Пейте ликеръ! почти приказалъ ей Полуяновъ, и глаза у него заискрились: пейте и побѣждайте меня— я даже не буду молить о пощадѣ....
— Давайте. Ставка? — Горсть золота.
— Дмитрій Александровичъ!?
— Что, хорошенькая моя,—красотка моя? У-у-у! Онъ глоталъ какое-то вино—какъ воду.
Игра началась. Ольгѣ везло. Около ея рюмочки лежала уже порядочная груда золота, и по мѣрѣ того, какъ игра разгоралась, Ольга все болѣе и болѣе пьянѣла, громко смѣясь и почти открыто плутуя... А онъ все подливалъ и подливалъ въ ея рюмку густой, душистый малиновый ликеръ, и все чаще и чаще припадалъ къ ея рукѣ своими сухими потрескавшимися губами... Наконецъ, Ольга совсѣмъ опьянѣла:
- Цѣлуй! вскричала она, сама уже протягивая ему обѣ руки и потомъ вырвавъ ихъ изъ его костлявыхъ рукъ, принялась возить ладонями по столу золото... Это—мое золото,—вѣдь, мое? хохотала она, покачиваясь: иди сюда, сядь рядомъ со мною.... Вотъ, такъ...
Она захватила полныя горсти червонцевъ и, положивъ головку на плечо Полуянова, заснула. Одинъ червоцецъ выскользнулъ изъ ея руки.... другой.... третій.... и, наконецъ, всѣ они дождемъ посыпались на ея платье, на диванъ, на коверъ, чуть звеня и сверкая....
(Окончаніе въ слѣдующемъ №)
Печальный день! Съ утра мятель,
Трещитъ морозъ, рыдаетъ вьюга... Хандра! Блуждаетъ мысль моя Въ долинахъ радостнаго юга.
Минувшихъ безвозвратно дней,— Дней полныхъ радости и счастья Встаютъ картины предо мной,
Подъ вопли зимняго ненастья...
Съ глубокой синевы небесъ
Я сново слышу крикъ орлиный,— Оливъ и лавровъ дремлетъ лѣсъ, Внимая пѣснѣ соловьиной;
Безшумно легкая волна Рябитъ разуревое море;
Рыбачьихъ парусовъ семья Едва бѣлѣетъ на просторѣ;
Хребты сѣдыхъ, могучихъ горъ, Облиты солнечнымъ закатомъ,
Горятъ пурпуромъ... Кипарисъ
Струится нѣжнымъ ароматомъ...
Какъ на яву: тѣнистый садъ, Журчанье сонное фонтановъ, Летящій къ небу минаретъ
Изъ за развѣсистыхъ платановъ ...
А тутъ? А тутъ мятель гудётъ, Трещатъ несносные морозы,
Тоска сильнѣй меня гнететъ
И подступаютъ къ сердцу слезы!
Серг. Угрюмовъ,
(Разсказъ.)
Разсказъ профессора, разумѣется, возбудилъ во мнѣ непреодолимое желаніе познакомиться съ Антоніей: вѣдь я не зналъ, что превозносившіе голосъ какой-то Антоніи,—говорили именно отъ этой; я не зналъ, что въ Галле, въ плѣну у полусумасшедшаго человѣка, томилась такая чаровница...
Я сталъ бредить во снѣ и на яву Антоніей, — мнѣ казалось даже, что я слышу ея ангельскій голосъ... Въ восхитительномъ «adagio» (моего собствен
наго, конечно, сочиненія) она умоляла меня вырвать ее изъ рукъ неумолимаго тирана... Я рѣшился, во что бы то ни стало, проникнуть въ домъ совѣтника и освободить божественную пѣвицу!
Къ удивленію, никакихъ усилій, чтобы войти въ домъ совѣтника, и не потребовалось... Все устроилось самымъ прозаическимъ образомъ. Со второй же или третьей встрѣчи съ совѣтникомъ, лишь только я заговорилъ съ нимъ о
скрипкахъ, онъ самъ пригласилъ меня сдѣлать ему визитъ. Разумѣется, я тотчасъ же поспѣшилъ воспользоваться приглашеніемъ,—и Креспель показалъ мнѣ всѣ свои сокровища. На стѣнахъ его кабинета висѣло по крайней мѣрѣ до трид
цати превосходныхъ скрипокъ, — въ особенности одна, носившая на себѣ яркую печать древности: она была повѣшена выше прочихъ и украшена вѣнкомъ изъ засохшихъ цвѣтовъ.
— Эта скрипка, сказалъ Креспель,— настоящій chet-d’oeuvres какого-то неизвѣстнаго мастера, по всей вѣроятности— современника Тартини... Я увѣ
ренъ, что въ ней скрывается что-то особенное, - что еслибы я разобралъ ее на части, я навѣрное нашелъ бывъ ней секретъ, котораго давно и напрасно доискиваюсь.. . Можете смѣяться надо мной, если хотите; но этотъ неодушевленный пред
метъ, въ которомъ я возбуждаю звуками настоящую жизнь, иногда, кажется мнѣ... ну, просто, разговариваетъ со мной, какъ живое существо, и его рѣчь для меня становится понятной... Не подумайте, молодой человѣкъ, что я спятилъ съ ума и вѣрю въ небылицы, — но... знаете ли, почему я не могъ
* **
(Продолженіе,—см. №48.)