— Я такъ и зналъ! А тамъ, глядиши, и посыпятся разныя Солманиды, да Степаниды. Э-э-эхъ, Анфиса-а-а! Вѣдь, сказано тебѣ было, чтобъ никого не звать, потому какой я, къ примѣру, въ Страстную седмицу имяненникъ?!
— Да по мнѣ все равно... я прибрать, пожалуй, велю...
— Это и безъ тебя знаютъ, что въ воскресенье праздникъ! Незачѣмъ было и собирать!... Оставь ужь... пусть стоитъ...
— Извѣстно, пусть стоитъ! согласился гость: оно намъ не помѣшаетъ!
— Ничуть даже! Ну, чего верстовымъ столбомъ-то стала? Сядь на чемъ стоишь, да ноги свѣсь!

— Да тамъ у меня двѣ бабочки страннія сидятъ.

— Ну, и ступай трещать съ бабочками... Чай-то мы и безъ тебя распорядимся налить... Съ изюмцемъ-то, сосѣдушка, съ изюмцемъ... Ну, ужь и бабы только! качаетъ головой хозяинъ по уходѣ жены.
— Самая легкомысленная сословія! докторально замѣчаетъ гость.
— Страсть, какъ легкомысленны!.. Нѣтъ, и угораздитъ-же, вѣдь, это: видитъ—этакіе дни, и вдругъ водку на столъ!

— Чудно! Страстная седмица, напримѣръ, и—неугодно-ли выпить?!

— Да, кажись, обзолоти ты меня сичасъ съ ногъ до головы—ни за что! Скажи ты мнѣ вотъ сичасъ: Листархъ! Вотъ тебѣ тыщу рублей—выпей единую!... Да избави меня Царица Небесная! Что я: басурманъ, что-ли?
— А я такъ, вотъ, и двухъ тыщъ не возьму!... Что въ самомъ дѣлѣ! Жремъ, пьемъ завсегда безъ мѣры и вдругъ на одну-то ужь недѣлю сократить себя не можемъ!
— Да какая еще недѣля-то! Вонъ, въ церквяхъ-тο: Страсти Христовы читаютъ, а мы—пьянствовать? На томъ свѣтѣ за эту музыку-то кэ-экъ...
— Еще кэ-экъ отвѣтишь-то! Плоть-то свою всякимъ снадобьемъ пользуемъ, а душѣ—шишъ подъ носъ!
— А душѣ—шишъ подъ носъ! Въ писаніи какъ сказано: «блаженъ мужъ, иже на пути грѣшныхъ не ста», а мы все наровимъ какъ-бы впередъ забѣ

жать... О, Господи, Господи!... Что-жь ты съ медкомъ-то? Съ медкомъ-то, братъ, даже очинно пользительно!... Вкушай!...

Пауза. Собесѣдники прихлебываютъ чай и щурятся на столъ съ закуской. — Теперича такъ скажемъ хучь ба и про водку! началъ хозяинъ, запуская ложку въ медъ: я такъ полагаю, что зловреднѣй ея ничего на свѣтѣ нѣтъ!
— Ядъ—одно слово! трясетъ головой гость, съ визгомъ прихлебывая чай съ блюдечка.
— Еще какой ядъ-то, а мы насчетъ ея въ малодушномъ суевѣріи... Взять хоть-бы то сичасъ: апосля ея, на. другой день—что такое? Смерть! Башка трещитъ, всѣ-то у тебя суставы ломаетъ, такая меланхолія въ мысляхъ...
— Что и говорить! Трясетъ тебя даже всего! — Еще какъ трясетъ-то!... Значитъ, вредь? — Не приведи Господи!
— А мы ее пьемъ!... Опять, вонъ, доктора говорятъ, что черезъ перепитіе—катаррръ во всей формѣ... — Да! Вотъ и катаррръ тоже!
— А изъ-за чего, спросить? Ровно безъ нея, непутевой, и прожить нельзя!? — Господи! Это безъ водки-то прожить нельзя? Тьфу! презрительно отзывается гость: запустилъ ее къ собакѣ и шабашъ!
— Запустилъ и шабашъ!... Поученіе сичасъ какъ гласитъ: «не упивайтеся, братіе, виномъ»... Поѣхалъ я съ Иванъ Трифонычемъ, на масляницѣ, въ

Тѣстовъ блины ѣсть, а домой—въ карманѣ бабій корсетъ привёзъ... и гдѣ я его только подцѣпилъ —ума не приложу! Скажемъ такъ: ну, ѣлъ ты блины—

блинъ и положи въ карманъ... замѣсто, носоваго платка... съ кѣмъ грѣха не бываетъ?... А то вдругъ: ѣлъ блины, а къ карманѣ-корсетъ!... Совсѣмъ разница!... О, Господи, Господи!...
Собесѣдники пріумолкаютъ. Хозяинъ барабанитъ пальцами по столу, гость старательно разглаживаетъ салфетку.

— Кхм! откашливается хозяинъ: вотъ, хуть-бы эта самая полыновая... — Которая? Што въ середкѣ-то стоитъ? оживляется гость.

— Что въ середкѣ-тο!... Ужь и пользительная-же штука, я те доложу! прищуривается хозяинъ: по единой только ежели? быстро добавляетъ онъ. — Извѣстно, въ мѣру! Оно конечно, ежели-бы не такіе дни...
— То-то, вотъ, и оно-то, што дни теперича совсѣмъ особенные... а то бы мы это честь-честью...
— Въ мѣру-бы!... Вонъ, доктора говорятъ, что чай и тотъ много пить— вредъ!
— Это вѣрно! Вотъ мы сичасъ по пяти стакановъ охолостили, у меня подъ ложечкой ужь и засосало... У тебя какъ? Сосетъ?
— Сосетъ—не сосетъ, а какъ-бы на манеръ щемленія съ тоской...
— Вотъ и у меня на тотъ-же фасонъ... ф-фу! встаетъ хозяинъ изъ-за стола: будешь еще?
— Куда ужь... говорю: тоска и прочее! поднимается гость, отодвигая стаканъ.
Собесѣдники молча шагаютъ по столовой, бросая искоса взгляды на скляницы. —Филимонычъ!... Слушай, что я тебѣ скажу! нерѣшительно останавливаетъ хозяинъ гостя какъ разъ у стола съ закуской.
— Это, то ись, насчетъ чего же... божественное? спрашиваетъ тотъ, глядя куда-то въ уголъ.
— Уважь! чуть не шепчетъ хозяинъ: проздра-а-авь!
— Что ты, что ты! махаетъ тотъ испуганно руками: въ такіе дни-то? Господь съ тобой!
— А ты уважь! Имяненникъ, вѣдь, тебя проситъ... ты пойми... — Да я что жь... вобче супроти никогда... вмѣстѣ ежели...
— Я?... Ни Боже мой! Я хочу, Яковъ Филимонычъ, день андила провести мирно и въ назиданіи...
— Господи! горячился гость: да, какъ же это я вдругъ одинъ буду? Вѣдь, мы по единой, такъ тутъ особенной сути никакой... и Богъ проститъ... по грѣхамъ...
— Я собственно изъ-за чистоты... такъ какъ день андила... штоба не Божьи! защищается имянинникъ.
— И чудакъ ты, ей-Богу! Ну, хорошо: я сичасъ выпью, а ты вдругъ облизываешься... ни съ чѣмъ не сообразно... А по нашему такъ: ежели сичасъ душеспасеніе дѣлили, такъ и...
— Грѣхъ пополамъ, значитъ? И не хотѣлъ, было, я, да ужь больно ты мнѣ по душѣ, а душевному человѣку отказать—я за грѣхъ считаю... Ну-ка, подымай! Господи благослови!...
Спустя часъ собесѣдники лыка не вязали. Гость болѣе четверти часа ловилъ вилкой грибъ, приговаривая: «а я, тебя, ба-а-тъ, пы-ы-ма-аю!... Нѣтъ, вре-е-ешь, батъ... пы-ы-ыма-аю-ю»,—и, не смотря на угрозы, не могъ ни
какъ «пымать». Имяненникъ полудремалъ, бормоча себѣ подъ носъ что-то; одна рука его висѣла плетью, другая купалась въ огуречномъ разсолѣ.
— Веденеичъ!... Веденеичъ! тормошила его жена: очнись!... И когда это только успѣютъ?... Веденеичъ! Веденеичъ! — М-м-ма?
— Вѣдь, ты не хотѣлъ пить-то, а самъ, гляди, какъ натрескался? Што-о? — Дни-и, ма-ать, не такі-і-ее! бормоталъ имянинникъ: озоло-о-ти-и, и то не ста-а-ану... потому-дни-и а-а-а-со-обенные!...
И. Мясницкій.

ВЕЛИКОПОСТНЫЙ РАЁКЪ.

Эки, братцы, настали времена! Прежде картинами была коробка полна, а нонѣ время настало—ахти ихъ какъ мало! Рыщешь да ищешь, ходишь не находить, только руками разводишь. Прежде Москва-матушка была на нихъ таровата, а нонѣ старовата, кажетъ ихъ маловато! Впрочемъ, между прочимъ, чего мы еще хочемъ? Годъ то въ началѣ: поглядимъ, что будетъ далѣ? Можетъ, насъ судьба вознаградитъ—сторицею картины въ семъ году родитъ.
— Теперича, взгляните-ка сюда, честные господа, громко не кричу, а все на столъ мечу! Штуки хоша не казисты, да ахти, за то, какъ чисты!
— Это, извольте замѣтить, новѣйшая архитектура: Даниловская мануфактура,—не сказка, а натура. Цѣлый годъ стѣны выводили,
да известь разводили, клали кирпичъ къ кирпичу—любо, ровно, ѣшь не хочу! Ходили народы—не наглядятся, гдѣ такія зданія родятся? Занялась утромъ зорька ясная, погодушка распрекрасная, наклони
лась стѣнка на одинъ бочекъ, да другой и задала толченъ: будя намъ стоять-де, уморилися, да съ разу—бухъ!—и развалилися!
— Вотъ те фунтъ!
— Любезные строители! Подъ судъ вы не хотите ли?!