ВЪ АЛЬБОМЪ

Помнишь, какъ съ тобой въ аллеѣ
Мы сошлися въ первый разъ И, любовью пламенѣя,
Не спускалъ съ тебя я глазъ?
***
Помнишь: нѣжно ты шептала
Про любовь, про счастье мнѣ, И въ объятьяхъ трепетала,
И горѣла, какъ въ огнѣ...
***
Проводилъ съ тобой я ночки
Забывая жизни гнётъ.
Помнишь... впрочемъ, ставлю точки: Дальше проза ужь пойдетъ.
Ф.

Сценки.

Звонко гудятъ колокола надъ Москвой-Бѣлокаменной; свѣтлый праздникъ празднуетъ крещеный людъ.
Кузнецкій мостъ кишитъ народомъ. На тротуарахъ толпами двигается взадъ и впередъ праздная публика, переходя отъ магазина къ магазину.
Какая смѣсь одеждъ и лицъ!
Щегольское пальто отъ Жоржа и Варнюссона на плотной фигурѣ савраса, рядомъ — чуйка изъ Охотна
го ряда, лисья шуба, тулупъ, дипломаты, пиджаки, скрытые широкими плэдами, поддевки и съ шикомъ вздернутыя на плечи военныя шинели...
Титъ Титычъ съ супругой, модистка въ окрашеномъ синемъ платочкѣ, завитая голова съ посоло
вѣвшими глазами, наштукатуренное лицо погибшаго, не милаго созданья, самодовольная физіономія «иностранца изъ Ерусалима» и — съ фонаремъ подъ глазомъ рожа загулявшаго мастероваго... Все это непрерывной вереницей мелькаетъ передъ глазами.
Шумъ, гамъ, крики возницъ, трескъ колесъ о камни мостовой, ругань растерявшихся въ толкотнѣ
блюстителей порядка и звонъ колоколовъ сливаются въ одинъ протяжный гулъ.
По мостовой двигается рядъ экипажей. Покосившіяся на бокъ, дребезжащія извощичьи пролетки, кареты разныхъ фасоновъ и размѣровъ, широчай

шія лондо, съ каланчей вмѣсто козелъ, какія-то ящики и скамейки на колесахъ, - прихотливыя чу

жеземныя выдумки, — такъ и ныряютъ и подпрыгиваютъ по ухабамъ московской мостовой, грозя ежеминутно разсыпаться въ дребезги, — и все таки вла
дѣльцы этихъ диковинокъ торжествуютъ, чувствуя на себѣ любопытные взоры празношатающейся толпы.
Рябитъ въ глазахъ отъ этой пестрой, движущейся картины.
Счастливые владѣльцы «собственныхъ» лошадей и экипажей спѣшатъ къ Кузнецкому мосту, на этотъ базаръ моды и роскоши, одни — чтобы сдѣлать «самые необходимыя» покупки: новое кружево, вѣеръ

шляпу, тросточку, перчатки, другіе — себя показать и на народъ посмотрѣть.

Какія все озабоченныя лица!!
Вотъ, завалившись въ уголъ коляски и плотно закутавшись въ подбитую дорогимъ мѣхомъ тальму, ѣдетъ дама, разсѣянно посматривая на прохожихъ. Пара вороныхъ идетъ ровной рысью; пре
красныя англійскія рессоры скрадываютъ толчки мостовой; экипажъ, плавно покачиваясь, быстро катится по улицѣ... Головка милой дамы занята рѣшеніемъ трудной задачи, которая не даетъ ей уже
два дня покою: какая шляпка пойдетъ къ весеннему сѣрому платью? Дама ѣдетъ посовѣтоваться съ Annette и Минангуа. О! онѣ, навѣрно, знаютъ...
Только эти мысли и тѣснятся теперь въ ея миніатюрной головкѣ; другихъ нѣтъ, — не о чемъ больше думать, — все такъ хорошо устроилось!
Тяжелое время прошло и, кажется, безвозвратно. А какое было тяжелое время! Даже не хочется теперь и вспоминать.
Умеръ отецъ, спившись съ кругу, промотавшійся гвардейскій полковникъ въ отставкѣ. Мать пошла «въ люди»; занимается гдѣ-то въ деревнѣ хозяйствомъ... Осталась она на рукахъ у старшей, замуж
ней сестры. Шитвомъ, нянчаньемъ дѣтей и безпрекословнымъ исполненіемъ всѣхъ капризовъ пріютившихъ родныхъ, платила за чужой хлѣбъ...
Вѣдь, и всего-то было 19 лѣтъ, жизнь манила къ себѣ, суля радости и наслажденія, а тутъ лишенія,
бѣдность... Когда «онъ» появился въ первый разъ, — какимъ гадкимъ казался онъ тогда!? Всегда грязный, эти вѣчно стоптанныя резиновыя галоши на ногахъ, этотъ ужасный Фуляровый пла
токъ; ему было 50 лѣтъ, но онъ казался совсѣмъ старикомъ. Потомъ... потомъ привыкла; ко всему можно привыкнуть, даже къ ласкамъ брюзглыхъ старичковъ... Ну, да эти ласки — ласки скорѣе от
ца... Хотя въ началѣ... но это продолжалось не долго. А теперь: пріѣдетъ усталый, сердитый съ фабрики или съ биржи, отдохнетъ, велитъ подать чаю, а ее уложитъ напротивъ, на диванѣ... въ костюмѣ Нана... и любуется: говоритъ, что похожа. Смѣшной... Такъ позировать, право, не трудно, когда за это дарятъ и дома, и рысаковъ, и исполняютъ всѣ прихоти!...

***

Къ входу въ Александровскій пассажъ подъѣзжаетъ подержанная извощичья карета; расторопный швейцаръ отворяетъ дверцы и высаживаетъ пожи

лую, полную даму, одѣтую въ чорное; за нею слѣдомъ быстро выходитъ изъ кареты и останавливается на подъѣздѣ молодая дѣвушка въ скромномъ, но чрезвычайно изящномъ туалетѣ.
— Maman, охота намъ идти въ такую толкотню, смотрите какая пыль.
— Marie, ты-же знаешь, что тебѣ нужно коечто купить для твоего весенняго туалета, и я отложила эти покупки до дешовки.
— Все равно: дешево не купите, или дрянь какую нибудь вамъ подсунутъ?
— Ахъ, что ты?! Да потомъ нужно кое-кого пригласить на нашъ четвергъ, — тутъ вѣроятно князь В.; еще, можетъ, кто нибудь...
И maman съ m-lle Marie идутъ, не торопясь, по пассажу, останавливаясь то тутъ, то тамъ передъ окнами магазиновъ. M-lle Marie разсѣянно смот
ритъ и на пеструю толпу, волнующеюся передъ ея глазами, и на груды дешовыхъ товаровъ, разставленныхъ въ витринахъ. На ея миловидномъ, осмысленномъ личикѣ лежитъ печать аппатіи и кокого-то цѣлаго протеста противъ всей этой суеты. Она скучаетъ, ей все надоѣло. Уже третій годъ ея ma

man безуспѣшно хлопочетъ выдать ее замужъ. Но съ такимъ приданымъ, какъ у нея, — большая

рѣдкость составитъ себѣ хорошую партію. Что у нея есть? Кромѣ, хорошей дворянской фамиліи, салоннаго образованія и нѣсколькихъ тысячъ въ банкѣ,
которыя таютъ съ поразительной быстротой и скоро исчезнутъ совсѣмъ, — ничего! Нужны же пріемы и выѣзды; какъ ни скромно все, а чего нибудь да сто
итъ. Рижское имѣніе продано съ молотка и еще, говорятъ, есть, какіе-то долги. Ее, эту невѣсту, на московской баржѣ не котируютъ; она чувствуетъ
это и хандритъ. Хоть бы какой нибудь Синебрюховъ. да посватался, думаетъ Marie. Нѣтъ, — Синебрюховы ищутъ состоянія, капиталовъ для расширенія торговли. Если такъ, хоть съ кѣмъ нибудь изъ менѣе крупныхъ? И! то нельзя: noblesse oblige, да и не возьмутъ: съ лица не вышла. А эти всѣ, — «наши», послѣдніе могикане разорившихся родовъ? На нихъ
надежда плоха: тоже, вѣдъ, Митродоръ да Анфисъ, полногрудыми за Москвой-рѣкой ищутъ. Да и Богъ съ ними, съ этими «нашими»! Господи, какая тоска!
— Μ-lle j’ai l’honneur... скороговоркой привѣтствуетъ Marie, пристукивая шпорами, гусаръ.
— А, здравствуйте, князь. Что это васъ нигдѣ не видно? Разскажите, что новенькаго?
— Я былъ боленъ, никуда не выѣзжалъ, все это время, и никого не видалъ.
— Не забудьте извѣстить насъ въ четвергъ, пожалуйста, проситъ на ходу maman. Толпа оттѣ
сняетъ гусара отъ его дамъ; онѣ уходятъ, любезно кивнувъ головой на прощанье.
Съ гусаромъ встрѣчается какой-то штатскій въ шинелѣ съ бобровымъ воротникомъ...
— Кыназъ, куда cкачишь? — Обѣдать иду.
— Въ Славянскый, Эрмитажъ? Я тамъ буду. — Нѣтъ, тутъ по близости, къ Вельде. — Зачѣмъ Вельде? Опять денъгы нѣтъ? Гусаръ безнадежно махнулъ рукой.
— Ходы со мной, душа моя, сытъ будышь...
Двигаясь взадъ и впередъ по пассажу, кишитъ праздная толпа мужчинъ, женщинъ и дѣтей, передъ раскрытыми дверьми модныхъ магазиновъ.
Измученные, блѣдные отъ усталости и бѣготни прикащики выбрасываютъ цѣлыя груды товаровъ на прилавки, передъ которыми съ шумомъ, смѣхомъ и крикомъ толпятся торгующіяся дамы. Однѣ от
ходятъ, перерывши руками все, что выставлено для продажи, спорятъ, настаивая на предположен

ной цѣнѣ, другіе подходятъ и роются. Безконеч

ной вереницей мелькаютъ лица, шляпки, поднятыя къ верху съ свертками покупокъ руки, картонки, саквояжи, редикюли, несессеры. Рябитъ въ глазахъ,
слухъ отказывается воспринимать цѣлыя залпы звуковъ крикливыхъ женскихъ голосовъ. Порою растерявшійся прикащикъ вдругъ безнадежно опу
ститъ руки, прислонится спиною къ шкафамъ и устремитъ неподвижный, окаменѣвшій взоръ на одну точку. Ошалѣетъ и стоитъ, какъ статуя, пока какая нибудь изъ бойкихъ дамъ, перегнувшись че
резъ прилавокъ, не толкнетъ бѣднягу зонтикомъ, чтобы вывести его изъ этого страннаго и неожиданнаго забытья..
На немногихъ разставленныхъ скамейкахъ усѣлись, уставши отъ долгой бѣготни, покупщицыдамы и фланеры-мущины. Однѣ поджидаютъ своихъ знакомыхъ, другіе просто зѣваютъ по сторонамъ и съ вожделѣніемъ, вопросительно посматриваютъ на проходящихъ хорошенькихъ женщинъ.
На одной изъ скамеечекъ, въ сторонѣ, присѣвъ въ полоборотъ, красивый брюнетъ, съ пенснэ на носу, искушаетъ блондинку. Онъ, по манерѣ судя -
тятинькинъ сынъ; она, по козловымъ ботинкамъ и неуклюжимъ перчаткамъ, бѣлошвейка, или уче
ница-модистка. Молодая дѣвушка вся подъ впеча
чатлѣніемъ праздничной суеты; прищуренные глазки бойко перебѣгаютъ съ предмета на предметъ, щоки горятъ яркимъ румянцемъ непочатой молодости
ножка нетерпѣливо постукиваетъ каблукомъ объ асфальтъ, — ей не сидится на мѣстѣ. А кавалеръ съ разстановкой, не спѣша, шепчетъ ей соблазнительныя рѣчи:
— Катерина Петровна, — неужели вы не чувствуете, какъ я страдаю? Вы камень, а не дѣвушка. — Чего-же ради вы страдаете-то?

А отъ любви къ вамъ и отъ вашей холодности. Единственно отъ этого.

Ахъ, оставьте, какія глупости. Всегда у васъ
разговоръ объ одномъ предметѣ.

☛

. . . .
А вотъ, лихо набекрѣнивъ щегольской цилиндръ, съ тросточкой въ рукѣ, затянутый въ свѣтлую лайковую перчатку, на эгоисткѣ ѣдетъ модный ад
вокатъ. Онъ давно ужь собирался заѣхать къ Avanzo, спросить, нѣть-ли чего новенькаго изъ Парижа по части «парнографическаго» художества?
Какое довольное, счастливое лицо у этого ловкаго адвоката, какой ясный взглядъ!
Ему только что заплатили за удачную афферу, такъ, за маленькое посредничество и блестящую идею; и никакой отвѣтственности, если бы въ случаѣ чего...
Отправился на его глазахъ, совершенно неожиданно, къ праотцамъ богатый купецъ, оставивъ послѣ себя большой каменный домъ, большую дуружену и несовѣршеннолѣтняго сына-кутилу. Вотъ колода картъ, изъ которой — кто не глупъ — могъ выбрать себѣ козари... Модный адвокатъ не глупъ. Скоро нашелся благородный, но бѣдный, а потому и сговорчивый, попечитель надъ купеческимъ сын
комъ и... домъ заложенъ, за безцѣнокъ, кулаку и проданъ ему же, съ аукціона. Эту игривую вещи
цу въ 3-хъ актахъ нависалъ адвокатъ въ одинъ присѣетъ, какъ какой-нибудь Сарду или Дюма.
Рукоплесканія толпы и пачка крупныхъ ассигнацій, преподнесенныхъ кулакомъ, награждаютъ автора; онъ торжествуетъ и ѣдетъ на Кузнецкій мостъ... развлечься и поискать новыхъ сюжетовъ для своихъ комедій.